Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Шемахин рассказывал, как недавно в глухом уголке Billancourt дрался на дуэли. На шпагах. Ранил противника в голову, сам ранен в руку. Рассказывал, несколько рисуясь, и совершенно не нашел отклика во мне. Мне показалось все это глупым и нехорошим ребячеством.

Мамочка сегодня на работу не ходила. Работы нет, переливание из пустого в порожнее. Надежда Ив<ановна> меня злит: на редкость бестолковая. Николай Ананьевич пришел злой, очевидно, нет заказов. Потом бросил такую фразу Надежде: «В результате, ни больших, ни маленьких не приготовила. Если нет работы, так значит все ателье не работает! У нас не благотворительное заведение». Так я и не знаю: буду я завтра работать или нет. Жаль, что выспаться не успею. А идти туда очень неприятно.

Вечером совершенно неожиданно пришел Юрий, прямо с работы. Молодец! Страшно обрадовал. Читали Ходасевича, потом сказал: «Знаешь, чем я жил все эти три дня? Помнишь, в субботу у меня, я стал у комода рыться в книгах, ты подошла и положила мне на плечо руку, так вот этим прикосновением я и живу. Это меня очень тронуло». А меня очень трогает его чуткость: все такие движения к нему он всегда заметит и всегда ответит.

Завтра я обещала прийти к нему. Вместо Института отправлюсь в Медон.

16 января 1927. Воскресенье

В среду была у Юрия. Славно провела вечер. Андрея не было. Болезнь совсем вынула из памяти тот вечер. Помню только, что я назвала его нежным хищником. Я в это время задумала стихотворение. Кончить я его не сумела. Так до сих пор и не кончила. Ехала я поездом. Взяла с Юрия слово, что он только проводит меня до вокзала и поезда ждать не будет, было уже поздно. На вокзале я ждала 20 минут и простудилась.

В четверг вечером совсем было плохо. Ночь промучилась. Утром написала Юрию письмо.

Температуры высокой не было. Зато вчера 35,6 и сегодня 35,7. Вечером пришел Юрий. Принес мне сладостей, совсем как ребенку. Я лежала в той комнате. Сидел рядом и тихотихо рассказывал сказку. Как я его любила в этот момент!

17 января 1927. Понедельник

Так я люблю Юрия, что больше любить уже некуда. И все у меня сейчас окрашивается и расцвечивается этой любовью. Я готова еще проболеть, только бы со мной сидел Юрий, как эти два последние дня. Дома сейчас, в сущности, очень тоскливо. Разговоры о том, что нет никакой работы, нет денег, живем на займы и т. д. Как все это было страшно в прошлом году и как это до нехорошего мало волнует теперь. «Что же такого, что нет денег, а вечером придет Юрий!»

Вчера был Павлик Щуров. Приходила Наташа, вместе с Юрием сидела на кровати. Поняла. Спрашивает только: «Да?» «Да, — говорю, — и больше, чем ты думаешь». «Я тебе завидую».

Юрий был вчера прямо-таки замечательный. Такой молодой, интересный, глаза так и светились.

Мне все время хочется писать о нем. Да и не только писать, говорить о нем хочется.

Уж так я его люблю, что просто изнемогаю от этой любви.

19 января 1927. Среда

Вчера, когда Юрий пришел, я спала. Мне не то, что нездоровилось, а просто весь день плакать хотелось. И плакала по всякому поводу: Юрий долго не шел — слезы. Пришел, смотрит на меня и говорит: «Через час 10 минут мне надо уходить», — и я опять заплакала. Потом просто смотрю на него, вижу тревожный, взволнованный взгляд, — и опять плачу. Он тоже был какой-то усталый, м<ожет> б<ыть>, больной. Уйти через час, конечно, не смог. Легла я поздно и не спала. Состояние было нервное и тревожное. Хотелось встать, зажечь свет и писать письмо Юрию. Или завыть вдруг по-собачьи. Я ворочалась под одеялом, кусала себе руки и почти вслух повторяла: «Юрий, Юрий».

Почему-то мне казалось, что он ушел навсегда, или очень надолго, что предстоит какая-то жуткая разлука, кот<орой> я не перенесу. И еще, — мне иногда начинает казаться, что Юрий отходит от меня. Это меня больше всего и тревожит.

И вдруг совершенно нелепая мысль: он ушел. Даже мурашки по спине пробежали.

Нет, это невозможно.

20 января 1927. Четверг

Хочется мне быть совсем объективной, но едва ли удастся сегодня. Да и поздно, уже второй час. И Мамочка усиленно уговаривает ложиться спать. Правда, лучше напишу завтра.

21 января 1927. Пятница

Сидела вчера с Юрием в этой комнате. Он и спрашивает: «Что ты мне хотела сказать в прошлый раз?» Я сначала мялась, «да мне сейчас не хочется», «да у меня сегодня настроение другое» и т. д. Тогда он, видя, что меня лучше не трогать, заговорил сам. «Мне хочется с тобой поделиться своими впечатлениями… о той девочке. О Наташе. Она производит громадное впечатление. Не знаю, конечно, что из нее выйдет. Я бы сказал, что она будет сильная женщина. А сейчас еще возраст у нее такой интересный: эти длинные косы и, в то же время, пробудившаяся женщина. Это такое эстетическое впечатление, у меня ярко запечатлелась в памяти такая группа, мне даже хотелось ее зарисовать: ты лежала, волосы у тебя над виском так взбились; Наташа сидела рядом, наклонилась над тобой, косы так упали, и ты держала ее руку… Это была изумительная картина, так просто с эстетической стороны. И потом вот, знаешь, Ируня, я несколько часов как-то все думал о ней. И мне это стало даже как-то неприятно, даже какое-то раздражение появилось против нее. И, в то же время, почувствовал тебя такой близкой, близкой…»

И вдруг во время этого рассказа мне стало очень грустно. «Ну, а что же ты хотела сказать?» И я сказала: «Мне иногда кажется, что ты отходишь от меня». «Глупая, какие же у тебя основания?» «Да вот, может быть, твой рассказ». «Что? Но ведь это ты раньше надумала?» «Да, но я не понимала раньше своего состояния, а вот теперь поняла». «Но, Ируня, ведь я бы тогда тебе так просто все не рассказал. Я просто хотел поделиться впечатлением. Ведь это же смешно, глупо». «Да, смешно, глупо и не будем об этом говорить. Хочешь, я тебе прочту кое-что из своего прошлогоднего дневника». И я читала.

Потом, после чая, около 12-ти опять заговорили о том же. «Вот мне сейчас очень не хочется уходить. Просто страшно оставлять тебя в таком состоянии». «А мне не хочется, чтобы ты уходил таким». Сидела и молчала, и понять себя до конца не могла. Не ревность же это. Не могу же я оскорбить Юрия ревностью. И к кому? К этой девочке! А все-таки было неприятно, что вот она произвела на него такое сильное впечатление, что он столько думал о ней, что она на несколько часов отняла меня у него.

Я раскрыла Блока и уткнулась в книгу. Юрий взял ее: «Оставь». «Не сердись, Юрий». «А зачем ты себя мучаешь? И так глупо, так нелепо». «Ну, это последствия гриппа, нервозность обостренная. Я ведь тоже мнительная». Потом, конечно, помирились. «Ну, не смешно ли, Иринка? Да я ее и видеть больше не хочу, Наташу. Ведь это же глупо, видишь, какая ты смешная». Ночью я долго не спала и почувствовала себя виноватой. В самом деле, смешно.